Ах, как бурен цыганский танец! Сыплют туфельки дробь картечи. Снова вспышка! Улыбки, ленты, Правду молвить: порой не раз \»Эх, и счастлив, наверно, тот, Только видеть бы им, как, одна, Только знать бы им, что сейчас Он бы ждал, непременно ждал! Что с ним? Будет ли встреча снова? Был январь, и снова январь… Ждать и жить! Только жить не просто: Ах, как бурен цыганский танец! Но свершилось: сломался, канул Говорят, что любовь цыганок — Сколько было злых январей… Снова вспыхнуло счастьем сердце, Ах, как бурен цыганский танец, И, наверное, счастлив тот,
Ольге Кононовой
Бес девчонка: напор, гроза!
Зубы — солнце, огонь — румянец
И хохочущие глаза!
Серьги, юбки — пожар, каскад!
Вдруг застыла… И только плечи
В такт мелодии чуть дрожат.
Дрогнул занавес и упал.
И под шквалом аплодисментов
В преисподнюю рухнул зал…
Кто-то втайне о ней вздыхал
И, не пряча влюбленных глаз,
Уходя, про себя шептал:
Кто любимой ее зовет,
В чьи объятья она из зала
Легкой птицею упорхнет\».
В перештопанной шубке своей,
Поздней ночью спешит она
Вдоль заснеженных фонарей…
Смех не брызжет из черных глаз
И что дома совсем не ждет
Тот, кто милой ее зовет…
Он рванулся б ее обнять,
Если б крыльями обладал,
Если ветром сумел бы стать!
Где мерцает его звезда?
Все так сложно, все так сурово,
Люди просто порой за слово
Исчезали Бог весть куда.
И опять январь, и опять…
На стене уж седьмой календарь.
Пусть хоть семьдесят — ждать и ждать!
Всю работе себя отдать,
Горю в пику не вешать носа,
В пику горю любить и ждать!
Бес цыганка: напор, гроза!
Зубы — солнце, огонь — румянец
И хохочущие глаза!..
Срок печали. И над окном
В дни Двадцатого съезда грянул
Животворный весенний гром.
Только пылкая цепь страстей,
Эх вы, злые глаза мещанок,
Вам бы так ожидать мужей!
Сколько было календарей…
В двадцать три — распростилась с мужем,
В сорок — муж возвратился к ней.
Не хитрившее никогда.
А сединки, коль приглядеться,
Так ведь это же ерунда!
Бес цыганка: напор, гроза!
Зубы — солнце, огонь — румянец
И хохочущие глаза!
Кто любимой ее зовет!
